Мир Гаора. Коррант. 3 книга - Татьяна Николаевна Зубачева

парни уже на уровне седьмого, а то и восьмого классов, а в отдельных темах и даже не на училищном, а на академическом уровне. Но всё это бессистемно, фрагментарно и в основе практика. Так что всё равно начнем с шестого класса. Как раз начала алгебры и геометрии. А остальное… ладно, пусть читают и пересказывают, а он, по мере возможностей и памяти, объяснит.

— Седой, мы готовы.

Седой обернулся к ним.

— Идите сюда. Так, каждому по тетрадке, в клеточку, в линейку, по ручке берите и за стол. Тетради надпишите.

— Пометить? — спросил Чалый.

— Нет, надписывайте. Здесь имя, а здесь предмет. В клеточку где, пишите «математика», а в линейку «язык».

С именами вышла заминка. Ну, Зима и Гиря — это просто, Чалый тоже сообразили, как, а Чеграш — слово-то нашенское, как его по-ихнему написать? Не сразу, но справились и с этим. Седой оглядел сидящих за столом с раскрытыми тетрадями парней и, улыбнувшись, взял со стеллажа учебник ургорского языка.

— С этого и начнём. Чтобы вы всё понимали, и чтобы вас всегда поняли.

Дамхар

570 год, весна,

2 декада

Весенняя дорога, когда днём тает, а ночью подмораживает, не самое большое удовольствие. Но Гаор вёл фургон, весело насвистывая и улыбаясь. Всё у него хорошо, всё тип-топ. Работа по душе, хозяин не сволочь, все его закидоны сошли ему с рук, и… и статья про «серого коршуна» почти готова. А в одном из посёлков его отправили на постой к настоящей бывальщице, и он всю ночь не спал, слушая её с раскрытым ртом и старательно запоминая. А самое главное — она ему сказала, кто в каком посёлке старины сказывает, и он теперь, если, конечно, с руки выходит, то сам к таким на ночлег просится. И слушает.

С ума сойти, сколько таится по поселковым избам. Дамхар-то, оказывается, когда-то по-другому звался, и жили только полешане, это сейчас намешалось. А Валса — это Волосава река, земля волохов, по ней они и прозывались, а за ней было Дикое поле, где жили уже не склавины, а другие, а имена их Валса унесла, сгинули. А Вергер — это Вертоград — кремень-город — склавинская крепость. Кремень — потому что из камня была сложена, и кабы не предатель, проведший врагов подземным ходом за стены, то не взяли бы её, и остались бы склавины свободными, а так… А Малое поле — Малкино, что великий склавинский князь своей младшей дочери в наследное дал, а она чужого полюбила и отдала ему и себя, и землю… а это он только по верхам чуть задел, что ж там, в глубине? Была б его воля, поселился бы он в каком-нибудь посёлке у такой бывальщицы или волхвицы — были и такие, рассказывали ему о них, получалось, что они вроде храмовниц — делал им всякую мужскую работу по дому и хозяйству и слушал бы, запоминал. Но… воли-то как раз у него и нет.

А мир не рабов, нет, рабство — это так, поверху, это где они с голозадыми, ургорами соприкасаются, а нутряной, подлинный мир склавинов поворачивался к нему то одной, то другой стороной, медленно, по кускам открывая себя. Он-то думал, что у Сторрама ещё всё узнал, а оказалось, что там были остатки, сбережённые кусочки исконного. И здесь всего нельзя, но если хозяин или управляющий не сволочь, то можно многое…

…В новогоднюю ночь гуляли чуть ли не до рассвета. Мужики только-только праздничное сняли, прилечь не успели, как уже время коров кормить да поить, доить и убирать. Скотина — она праздников не признает. У него в гараже работы не было, и он пошёл с остальными. Не доить, конечно, тут ему одного опыта хватило, но навоз выгребать, сено и воду таскать и задавать, бидоны с молоком на место укатывать — коровы-то все дойные, не поселковые — это всё ему под силу.

Почему-то даже спать не хотелось, весёлая хмельная сила переполняла его, хоть и выпил-то всего ничего, ему стакашек, в самом деле, как слону дробина, а у Тумака лучше сказано: «Как лосю горошинка». Ну да, про слона и дробь — это городское, лось и горошинка понятнее. И он работал, как и остальные, в охотку, весело, с хохотом и подначками.

Управившись с утренними делами, сели завтракать молоком и кашей. От ночного пиршества не то что объедков, крошки малой не осталось, всё подмели подчистую. И то ведь, когда ещё придется такого попробовать. Не балуют нас матери, ох, не балуют. А за завтраком, к его удивлению, говорили не о вчерашнем веселье и разгуле, а о предстоящем. Но намёками, с оговорками, да как-то оно ещё получится. Ну, хозяева в храм поедут, а если малых своих дома оставят, то и Куконе оставаться, куда нянька от детей денется, и либо Милуше, либо Белёне на подмогу ей оставаться, да если ещё Рыжего за руль дёрнут, то совсем обидно будет.

Но обошлось. Хозяин сел за руль сам, детей всех взял с собой, да ещё обмолвился, что из храма поедет к какому-то знакомцу своему, сыном похвастаться и дочек на какой-то там детский праздник, и, словом, до темноты их не будет. Так что… короток день, да весь наш!

И как только за хозяйской машиной закрылись ворота, закипели сборы. Как все, он оделся на выход, но без парада. Теляга, кирзачи, каскетка, но волосы, усы и бороду расчесал. Тоже как все.

— Верхонки возьми, — протянула ему Большуха кожаные рукавицы.

Вязаные варежки, она ему, как снег выпал, дала, но он попросил заменить на перчатки, в варежках работать неудобно. Перчаток не нашлось, но чиниться в рейсах ему было не нужно, в кабине тепло, так что обходился. А это, значит, как он понял слово, верхние, поверх варежек, потому и большие.

— У нас их голицами зовут, — вздохнул Тумак.

Хоть и совсем мальцом, ещё в детском ошейнике его в Дамхар привезли, а помнил родные места и тосковал по ним. Откуда он родом, Гаор понимал плохо. Названий посёлков на картах не было, только номера, а как звался ближайший к посёлку город, Тумак не знал. Только и узнал Гаор, что Черноборье, откуда вёл свой род его названный брат, место криушское, известное, и что у Тумака там по матке родня была. Но так или иначе родством сочлись, и, опять же к удивлению Гаора, Тумак вполне серьёзно счёл его криушанином, хоть и принятым, а своим.

— Ты и